Беседа 3
Протоиерей Георгий Митрофанов:
Здравствуйте, дорогие братья и сестры!
Сегодня мы предлагаем вам прослушать заключительную, третью программу о жизни и служении одного из выдающихся священнослужителей Русской Православной Церкви ХХ века, архимандрита Павла (Груздева). У микрофона я, протоиерей Георгий Митрофанов, и моя супруга Марина Александровна.
В предыдущих программах мы попытались представить вам по-своему очень драматичный, но весьма напоминающий жизнь всей нашей страны жизненный путь архимандрита Павла (Груздева). Мы попытались рассказать о том, в каких условиях сформировалась его во многом уникальная личность и как христианина, и как священнослужителя, как пастыря. И вот сегодня, дабы образ отца Павла, столь выразительно запечатлевшийся в душах многих наших современников, отраженный сейчас уже и в книгах о нем, был явлен нашей аудитории, мы попытаемся привести конкретные эпизоды, связанные с его жизнью в период уже его пастырского служения, опираясь, прежде всего, на воспоминания наиболее близких ему современников. Многие годы его жизни рядом с ним была келейница Мария Никанорова, впоследствии монахиня Павла, которая во многом разделяла с ним все тяготы его жизненного пути, его пастырского служения, которая во многом смогла воспринять его человеческую личность в самых подчас неожиданных ее проявлениях. И не только воспринять, оценить, но и донести до современников, до потомков очень выразительные детали жизни и служения отца Павла. Будучи человеком из народа и при этом весьма одухотворенным и воцерковленным, она не боялась фиксировать в своих воспоминаниях то, что, возможно, и не соответствовало каким-то традиционным образам благочестивых старцев в нашей традиции, но что по существу выражало главное содержание личности отца Павла. Именно воспоминания монахини Павлы могут послужить очень хорошим введением в историю жизни этого выдающегося священнослужителя, хотя, может быть, у некоторых наших слушателей вызовут определенные вопросы.
Итак, каким же предстает архимандрит Павел в воспоминаниях человека, прошедшего с ним многие годы его жизни рядом?
Марина Александровна Митрофанова:
«Рассказывал отец Павел, как он приехал в Верхне-Никульское, когда его туда служить послали. Приехал – все снегом по пояс занесено. А вечером на службе надо было крест выносить. И вот он взял лопату, вышел, начал снег разгребать. Идут мимо храма местные мужики. Посмотрели на него и засмеялись: «Мы думали, к нам попа прислали. А это, оказывается, не поп, а дворник». Но он внимания не обращает, расчистил дорожки, чтобы вечером можно было нормально выйти и крест вынести.
В приходе нашем в те годы, как и везде, в основном были старушки. И вот стоят-стоят, да и начинают между собой шушукаться. Потом разговор и погромче пойдет. И вот отец Павел потерпит, а потом как крикнет им: «Эй, старухи, картошка вся продана!» Это значит: «Вы, наверное, думаете, что стоите на базаре и картошкой торгуете? Вот, представьте, что вы всю свою картошку продали, и молчите». Или еще скажет им: «Тише, черная речка!» И они сразу замолкают.
Когда мы пели на клиросе, он нам иногда говорил: «Девки, чередом пойте». Это значит – стройно, по порядку, каждая свой голос. Он любил, чтобы в богослужении все было благолепно.
Как-то схоронили в колхозе мужичка, и отец Павел его отпевал. А время было советское, отчетное. Надо было написать, кто хоронил по церковному обряду. И отец Павел в этой графе написал: «Весь колхоз», чтобы ни на кого поименно не накликать никаких неприятностей. Узнало об этом колхозное начальство, и приезжают они к нему в полном составе. «Отец Павел, а ну-ка, иди сюда!» «Что вам от меня надо?» «Ты почему написал, что весь колхоз его хоронил? Мы его не хоронили». «А вы-то причем? Вы и не колхозники никакие, вы лоботрясы. И идите отсюда, чтобы я вас больше не видел». Так они и ушли несолоно хлебавши.
Отец Павел и священника мог смирить и даже архиерея. Как-то в Толгском монастыре на праздник Толгской иконы Божией Матери был один архиерей со своими священниками. Сидели за столом, архиерей что-то рассказывал. А потом отец Павел и говорит: «Слушай, как ты все рассказываешь-то хорошо. А вот деньгами своими со мной не поделишься?» А тот отвечает: «Да у меня нет». «Неужто совсем нет? А мне и домой-то отсюда не на что будет доехать». Тот посидел, посидел, пошел, достал бумажник, дал отцу Павлу денег. Отец Павел говорит: «Ну вот, сразу бы так. А то если бы я тебе не сказал, то ты бы и не догадался».
Как-то поздно вечером сидим мы с ним вдвоем в сторожке. Вдруг стук в окно. Спрашиваю: «Кто?» «Мы к попу пришли», – отвечают. «Нам поп пужен. Здесь он?» «Он-то здесь, а вам-то чего?» «Нам нужен поп». «Ну, отец Павел, говорю ему, там попа требуют». Отец Павел мне отвечает: «Раз требуют, Маня, пойдем. Только ты шапку надень, и я надену». «А шапка-то зачем?» – удивляюсь я: «ведь на улице тепло?» А он мне: «Говорю тебе, надевай! Если по голове ударят, не так больно будет». Ладно, надели мы с ним шапки, да и выходим на крыльцо. Только батюшка на ступеньку встал, запнулся и упал. А там с крыльца три ступеньки. Вот поднимается он с земли и спрашивает: «Чего вам, ребята? Я знаю: вы – воры, а я – поп. Так чего вам от меня надо?» А я сзади гляжу: трое их, и все такие сильные, крепкие пареньки. «Нам бы выпить», – говорят они. Тут уж я не выдержала: «Выпить?! Это вы в храм, как в питейное заведение, пришли?! Нечего у нас выпить!» «Ладно, Марья, ты пока помолчи», – говорит мне отец Павел, и к ним: «Вот что, ребята, видите у меня на голове ни одного черного волоса, все седые. Эту седину я в лагерях, в ссылке заработал. Так вы этих седин не позорьте, прошу вас. Оставьте меня здесь спокойно помереть». А они ему: «Давай поговорим». А он: «Не о чем мне с вами разговаривать, потому что вы церковь грабить пришли. Раньше власти церкви грабили, а теперь вы. Так судите сами, чьи вы дети будете? А потому, пока я живой, вы из храма ничего не возьмете. Так и знайте. А лучше уходите подобру». Пошушукались они между собой, потом старший и говорит: «Ладно, пойдем. Пусть сам подыхает». А батюшка ему: «Стой, парень, стой, не уходи. Я как раз подыхать не буду. Я как человек, хотя и грешный, буду помирать». «А какая разница-то?», не понимает вор. «Большая разница», отвечает отец Павел, «подыхает скотина, а человек умирает. И умереть – это благо, потому что умереть – это с Богом примириться». Так и ушли они от нас ни с чем. Может, связываться не захотели, а может, как-то батюшкины слова до них дошли, не знаю.
Поскольку я была долгие годы келейницей отца Павла, то, наверное, многие думали, что я не пускаю к нему посетителей. На самом-то деле наоборот было, особенно в последние годы, когда он очень сильно болел. Приедут, например, к нему сестры из Толги. Человек двадцать, целым автобусом. А он лежит у себя в кельи и встать не может. Я захожу, говорю ему, что гости приехали. А он мне: «Мария, да как же я встану? Не могу я». Я говорю: «Пойду я, батюшка, скажу, что принять не можешь». Тут они все меня уговаривать начинают, а то и ругать – как же, им ведь обидно: ехали-ехали, а их к отцу Павлу и не пускают. Иду опять к батюшке, начинаю его уговаривать – мол, хорошие девушки-то приехали, как их не принять? «Ну, пойдем». Возьмет он меня за шею, я поднимаюсь, и он с постели кое-как поднимается. Через силу встанет, выходит к ним. Но уж когда выйдет, тут уж он сразу и радостный, и веселый. «Как, батюшка, Ваше здоровье?», спрашивают его. «А у меня никогда ничего не болит – ни голова, ни ноги». А сам – еле жив. Такой был человек.
Прот. Георгий Митрофанов:
Вот так вспоминала об отце Павле его келейница Мария Никанорова, в монашестве Павла. Конечно, в этих, на первый взгляд, безыскусных рассказах уже проступает личность до боли знакомого народного русского пастыря. Народного в том смысле, что он, действительно, будучи человеком, обращенным к Богу, жил той же жизнью, которой жили поколения простых русских людей. И отличало его, может быть, от многих его как современников, так и предшественников из среды простого народа, из среды русского крестьянства прежде всего то, что в душе его жила поразительная обращенность к горнему. И это чувство присутствия Божия в мироздании, может быть, часто не формулировавшееся им богословски, это чувство, безусловно, пронизывает многие его поступки, многие его слова. И вот эта готовность положить свою жизнь за святыню, о которой вспоминала его келейница, в высшей степени характерная черта жизни этого не только выдающегося пастыря, но и исповедника Русской Церкви ХХ века.
В связи с этим хочется процитировать святителя Игнатия (Брянчанинова): «Отступление попущено Богом. Не покусись остановить его немощною рукою твоею. Устранись, охранись от него сам – и этого с тебя достаточно. Ознакомся с духом времени, изучи его, чтобы по возможности избегнуть влияния его. Тогда хотя и имя христианское будет слышиться повсюду, и повсюду будут видны храмы и чины церковные, но все это одна видимость. Внутри же отступление истины». Об этом писал уже святитель Феофан Затворник». И вот здесь, в этих выписках, которые делал архимандрит Павел из отцов Русской Церкви XIX века, мы встречаем его собственные размышления, которые вызвали у него высказывания двух выдающихся святителей: «Можно и в монастыре быть грешником; можно уединиться в пустыню и не получить спасения. Но можно жить в обществе, среди людей и исполнять обязанности своего звания, быть благочестивым человеком и наследовать вечное спасение». Вот почему отец Павел не разделял людей на церковных и нецерковных, а принимал всех, всех согревая своей отеческой любовью.
Действительно, живя в эпоху, когда огромное количество его современников были людьми, далекими от Церкви, и будучи сам человеком, для которого церковная жизнь составляла существо его бытия, он тем не менее готов был отзываться на духовные вопрошания, житейские невзгоды самых разных людей, отдавая себе отчет, что Господь может испытывать каждого христианина, в особенности, монаха, в особенности, пастыря, и посылает ему людей самых разных.
Надо сказать, что в жизни отца Павла (Груздева) был священнослужитель, с которым он был связан весьма глубокими духовными узами. Увы, не всегда в советское время отношения между священнослужителями были всегда так уж доверительны и открыты. Но вот с протоиереем Анатолием Денисовым, который являлся тогда и является сейчас благочинным Брейтовского округа Ярославской епархии, отца Павла связывала многолетняя духовная дружба. И этом при том, что в чем-то это были весьма различные священнослужители, как по типу своих личностей, как и по особенностям жизненного пути, так и с точки зрения даже чисто возрастной. Они принадлежали к разным поколениям русского народа, и тем не менее в тяжелую эпоху гонений на Церковь, гонений уже послевоенного времени созрела в душе будущего протоиерея Анатолия мысль о том, чтобы посвятить себя служению пастыря. И вот именно во взаимоотношениях этих двух выдающихся пастырей мы можем обнаружить то, что позволяло русскому православному духовенству в тяжелые годы советского времени, так, впрочем, и не ставших «временем безвременья», так сказать, для русской церковной жизни, осуществлять свою пастырскую миссию. Тем ценнее для нас, конечно же, воспоминания об отце Павле, оставленные протоиереем Анатолием Денисовым.
М. А. Митрофанова:
«Еще до того, как я поступил в семинарию, отец Павел пригласил меня в первый раз к себе на приход. И вот едем мы из Тутаева. У него было восемь сумок, все набиты чем-то, тяжелые. Он говорит: «Толянка, ты буланкой мне послужишь». Я говорю: «Батюшка, так конечно!» Он босиком, жара невыносимая. Через плечо навешали – Марья две сумки, я сумки четыре. Пот во все ручьи. Приехали в Рыбинск, оставили сумки на вокзале. Отец Павел говорит: «Толька, пойдем на Мытный рынок». Это старый рынок в Рыбинске. Отец Павел всех там даже по имени знал. Вот мы идем, подходим – памятник Ленину. Смотрю, отец Павел крестится, кланяется. Я говорю: «Батюшка, так это ж Ленин!» А он говорит: «Толька, дурень, смотри внимательно на пьедестал-то». А я смотрю – пьедестал-то никак не вяжется с Лениным. Оказывается, Ленин-то современная скульптура, а на пьедестале там царь Николай стоял раньше. И это очень заметно: старинный постамент, а на нем Ленина поставили. Заходим на рынок: одни грузины, да армяне, да азербайджанцы сидят, да в одни арбузы и дыни ножики воткнуты, и никто ничего не берет. Увидели батюшку отца Павла: волосы распущены, босиком, шаровары. Подходит отец Павел к мужику азербайджанцу, берет дыню, отрезает от дыни сантиметра три пласточек мне, отрезает Марье. Этот мужик подошел – он и ему отрезал. Тот берет. Все едим. Мужик смотрит, а отец Павел говорит: «Ешь-ешь». Он ест. Хочет, наверное, поперек сказать – у нас денег-то нет, а отец Павел говорит: «Хороша дынька, вкусно!» Мужик говорит: «А у нас все такие». Мне: «Толянка, возьмем?» Я думаю, что же сказать – у нас и так восемь сумок. И вот мы пошли по рынку, а этот азербайджанец бросил свой лоток и ни на минуту от нас не отстает. Я говорю: «Ты иди, тебя ограбят». А он говорит: «Где этого деда можно найти еще?» Я говорю: «Да тут много таких бородатых ходит». «Я тебя спрашиваю, где вот этого деда можно найти?» «Чего ты к нему пристал-то?» «Не твое дело. Где его можно найти?» И вот так целый час ходил за отцом Павлом. Потом надавал ему этих дынь просто так.
Устали, сидим на вокзале с Марьей. Что же делать-то будем с этими сумками? Как быть-то? Отец Павел говорит: «Пойдем к Ваське». «Да, поди, скоро уж поезд?» «Толенька, оставляй дыни, пойдем». Заходим, смотрим. Начальник отделения линейной железной дороги подполковник Василий Иванович какой-то там важный. Отец Павел открывает двери: «Ой, Васенька! Батюшка, дорогой ты мой, то ли вези, то ли сади – как хочешь». Подполковник выбежал, сразу обнял батюшку, закрыл кабинет свой изнутри поплотнее: «Батюшка, по восемь капелек». «Обязательно». Сразу по коньячку да по стопарику, помаленечку. Марья кричит: «Батюшка, тебе нельзя!» В шутку, конечно. Подполковник троих участковых вызвал, все эти сумки взяли, остановили поезд не на две минуты, а на пять, посадили в вагон, денег еще на дорогу дали – и рукой помахали. Отец Павел говорит: «Толенька, вот так я и живу. Не имей сто рублей, а имей сто пятьдесят».
А вот как ехал отец Павел в Тутаев брата своего навестить. Опоздал он на тутаевский автобус, подходит к таксисту и говорит: «Мой дорогой, отвези меня к Шурке, я ему щуку везу в подарок». А таксист говорит: «Дедушка, вот какое дело. Нам за пределы города запретили выезжать». «А ты скажи, если спросят, что до Октябрьского». «Будет сделано». Сел на заднее сиденье, держит щуку. Едет. Волосы распущены, босиком – как обычно. Только выезжают из города, милиционер останавливает. Спрашивает: «Дедушка, Вы куда?» А отец Павел забыл это называние: «М-м». Милиционер говорит: «Видать, это немой». Батюшка обрадовался: «Немой, немой».
Просторечье всегда как-то очень трогало отца Павла, хотя бывали и курьезы. В одном из монастырей послушание привратницы исполняла очень хорошая добрая монахиня. И вот как-то раз приезжают высокопоставленные гости и спрашивают: «Где найти матушку игуменью?» «А матушка в отъезде за границей, ей должны делать операцию». Гости интересуются: «Какую?» «Кесарево сечение», отвечает монахиня. Гости в шоке, а монахине откуда знать? Где-то она услышала это выражение, ей и запало на память, а что это такое – невдомек. Так и оконфузила в простоте сердца и себя, и матушку игуменью. «Дурак за дуру помолится, дура за дурака поклон положит», сказал отец Павел на исповеди этой монахине, приехавшей в Верхне-Никульское.
Как-то приехали две монахини в Верхне-Никульское под самый Новый год. Естественно, что-то там поделали, помогли нам по хозяйству. А на следующий день соседка Настя пригласила нас в гости. Мы захватили бутылочку, а там уж полный стол: мясо, котлеты, рыба, всякое разное. Приходим и начинаем есть. Рождественский пост. Монахини сидят как в рот воды набрали. Такими глазами смотрят на нас. Так ничего и не поняли. «Сумасшедший грех, когда придешь в гости и будешь из себя святошу строить», –поясняет мой собеседник.
В отношении поста батюшка держал неизменную позицию: пост должен быть прежде всего духовный. Будь внимательнее к себе и к ближнему, остерегайся кого-нибудь невзначай обидеть. Не причиняй зла. «Не ешь людей», – говорил батюшка. «Берегись измерять пост простым воздержанием от пищи», – писал он в своем дневнике. «Те, которые воздерживаются от пищи, а ведут себя дурно, уподобляются диаволу, который хоть и ничего и не ест, однако ж, не перестает грешить».
Развозчик хлеба Коля Левчиков по прозвищу «Хлебный» возил постоянно хлеб в магазин, а заодно и гостей отца Павла подбрасывал, да и самого батюшку частенько, куда тому надо. Как-то раз поехал отец Павел с Колей Хлебным по деревням, взял причастие. Коля хлебом торгует, а батюшка причащает. И в каждой деревне стремятся батюшку угостить, и Колю Хлебного тоже. «До чего наугощались», – вспоминал отец Павел: «Приехали куда-то, остановились. Я задремал. Очнулся, гляжу: кругом птицы летают. «Ах, как жаль, что я проспал! Наверное, это уж рай. Райские птицы летают!» А на самом деле мы въехали в курятник…»
Однажды поехал я к отцу Павлу с экономом из лавры, отцом Спиридоном. Вот едем, добираемся. На улице жара ужасная. Обычно, когда к батюшке едешь, все чего-то купишь на стол. Он сельский батюшка, чего у него там есть. А он заботится, чем нас накормить. А в этот раз мы засуетились и ничего с собой не взяли. И вот эконом едет, и я еду – и стыдно. Даже куска хлеба с собой нет. А пока шли пешком, проголодались. Приходим к нему: «Батюшка!» «Ой, Толька, здорово!» «Да вот, привез эконома из лавры». А он говорит: «Да я ничего не сэкономил. Заходи, давай». А в это время отец Павел отпевал Васю, первого коммуниста в Верхне-Никульском. Народу пришло, все такие видные. А мы зашли в храм; отец архимандрит Спиридон в штормовке, я в какой-то скуфейке. Подошло время Апостол читать. Отец Павел на меня надел епитрахиль, я прочитал Апостол. Потом снял епитрахиль и на отца архимандрита Спиридона повесил: «А ты Евангелие читай». И когда дело дошло до разрешительной молитвы, он ее не читал, только так ее свернул, перекрестил ею покойника и говорит: «Васенька, мы с тобой хорошо жили, не ругались». А когда отнесли покойника на кладбище, коммунисты там стали говорить речи-митинги, а отец Павел нам говорит: «А я-то первый».
После отпевания мы пришли к отцу Павлу. Батюшка поставил на стол капусту и говорит: «Капусту и поставить не стыдно, и съедят – не жалко». Потом говорит: «Отец архимандрит, ты нас обожди. А мы с Толянкой куда-то сходим». У него шаровары короткие, волосы длинные, вдоль деревни идет. Смотрю, красивый дом, наличники все украшены, замок висит. Он руку куда-то засовывает, достает ключ, открывает дом. Заходим – там все так чисто, убрано, намыто. Он открывает русскую печь, там стоит чугун. Он берет горшевик – это тряпка, которой горшки вытаскивают. Мне дает этот чугун. Я беру, выхожу. Он закрыл дом. Идем – я впереди с чугуном, он сзади. Он говорит: «Надо же эконома накормить». Вот он налил нам вкусных щей из этого чугуна, потом говорит: «Ты помнишь, где брал-то? Вот иди, туда и поставь». А это дом-то председателя колхоза был. Он пока на работе был, а мы у него щи уперли. Пошел и думаю: «Ой, а если поймают? Я-то из печки щи упер, да вместе с чугуном!» Боюсь, да как батюшку не послушать? Руки трясутся, на пол поставил чугун – как бы не пролить. Открываю дверь, захожу, оглядываюсь – как бы не зашла хозяйка. А как закрыл дом-то, так я не помню, как бежал. Грязь выше затылка летела.
Наелись. Отец Павел говорит: «Вот, отец архимандрит, так и живу. Не имей сто рублей, а имей сто пятьдесят».
Один парень, Коля, кончил сельскохозяйственный институт, а отец у него первым коммунистом района был, первым организатором колхоза, депутатом съезда. И вот после получения аттестата идут толпой ребята мимо храма, где батюшка служил. И один паренек говорит: «Слушайте, ребята, пошли забежим. Тут батюшка такой интересный служит». А Коля говорит: «Батька-то узнает, так выпорет меня. Скажет, к попу ходил, с работы еще снимут». А отец Павел увидал их всех, подошел к этому Коле и говорит: «Колянушка, дай-ка бумажечку, которую тебе дали за пять лет учебы». Коля аттестат-то подает, а там все красиво выведено чернилами. А отец Павел взял и написал прямо посередке: «Колянушка, полюби всех, и тебе также». И точка. Парень вроде и расстроился, а отец Павел так прижал его к себе и обнял – так тот говорит, что и по сей день такого тепла он ни от кого не видел.
Очень многие хотели побывать у отца Павла, и просили меня отвезти их к нему. Однажды одна игуменья обратилась ко мне: «Повези меня к отцу Павлу». «Повезу». А она уж такая важная была, что ты. Приезжаем, а времени – двенадцатый час ночи. Смотрим – замок. Соседи говорит, что он в Борке в больнице. Подходим во втором часу ночи к больнице. На втором этаже лежит батюшка. Нас только увидели, говорят: «А, это к отцу Павлу. Ведите». Заходим. Он в подушках сидит, в нижней рубахе длинной, как в подряснике. Я говорю: «Батюшка, игуменью привез». «Да ты что?» Смотрит на нее и говорит: «Во какая баба здоровая. Ты глянь-ка. Ну-ка, повернись еще. Да ты здоровая!» Она говорит: «Батюшка, чего-то я болею». «Врешь, зараза!» «Батюшка, а я вот кое-как просыпаю и на службу-то идти». «Лентяйка!» Она думала, что он ее пожалеет, а как-то разговор не клеится. Тут отец Павел говорит: «Игуменья, ты умеешь петь?» «Умею». «Давай молебен, а? Давай, начинай». И сколько есть мочи в два часа ночи: «Благословен Бог наш». И кричит, сколько есть сил. Я думал, сейчас врачи прибегут: «Вы чего делаете?» Но никто не пришел.
Был еще такой случай. В Брейтове, где я сейчас служу, сильно почитали батюшку. Кто-то сказал, что отец Павел умер. И настолько достоверный человек, что все поверили. Райпотребсоюз выделил «уазик», купили венков, взяли мешок судаков. Поехали к отцу Павлу на поминки. Приезжают, приходят в Верхне-Никульское, идут все в черных платках. Выходит Марья. Они спрашивают: «Где отец Павел?» Она говорит: «В Борке, в больнице». «Видать, еще не привезли». Поехали туда. Подъезжают, староста Валентина Михайловна говорит: «Осиповна, ты иди первая». «Нет, ты иди». «Ты хоть платок-то сними – вдруг он живой?» «Как это живой?! Та баба не обманет. Она каждый раз к нему ездит». Спорили, спорили. Подымаются обе. «Вы к отцу Павлу? Проходите на третий этаж». Третий этаж – значит, живой. Идут, открывают двери, заходят. Батюшка лежит. Увидел их и говорит: «Михайловна!» «Чего?» «Отнеси рыбу Тольке, Анатолию Карпычу. Тольке рыбу дадим, так он мне еще здоровья даст. А помянуть меня всегда надо. И венки пригодятся – я долго не проживу».
Рассказывают и такой случай. Собрались как-то батюшка и его друг Иван Дмитриевич Овчинников в баню в Марьино. А незадолго до этого сын из армии привез Ивану Дмитриевичу в подарок ботинки. А батюшке академик Марцинович подарил часы. Вообще-то батюшка на руке их не носил, они висели у него на спинке кровати; он по ним время замечал, когда яйца варил. Но в тот день ради торжественного случая батюшка надел дареные часы, а Иван Дмитриевич – ботинки, подарок сына. Попарились всласть, пришло время одеваться. Смотрят – у Ивана Дмитриевича ботинок нет, у батюшки – часов. Украли. И вот Иван Дмитриевич в шутку и спрашивает: «Батюшка, а который час-то, не подскажете?» А батюшка помолчал-помолчал, да и отвечает: «Ладно, Иван, обувайся-ка, да и пошли».
В церковной сторожке отца Павла несколько лет хранились две таинственные вещи: схима и гроб. Схимническое облачение было аккуратно убрано в чемодан, который лежал под кроватью. «Да ему схиму привозили уже», рассказывают соседи, «Знаете, это такой наряд для монаха, который совсем отрекся от мира, дал обет полностью посвятить себя Богу. И у отца Павла была такая схима – треугольная, с капюшоном. Лет семьдесят восемь ему тогда было. Толга в то время восстанавливалась. Из Толги ему и привезли, кажется, эту схиму». Батюшка все говорил: «Вот, схиму хотят на меня надеть». Но ему-то это не надо было. «Хотят», – повторял он: «но мне-то на что это все? Богу я и так служу». Конечно, отец Павел всю жизнь с людьми прожил, и уйти в монастырь, отказаться от всех этих забот о других людях, от того, что тащил всегда этот груз, помогал, кому мог? Батюшка так и не принял схиму, остался до последних дней с людьми – и с церковными, и с мирскими, земными, житейскими людьми.
Приезжает к нему духовный сын из Ярославля на мотоцикле. Я как рокер прикатил. Отец Павел сел сзади меня и говорит: «Поедем к Овчинникову. У него там какой-то праздник». От сторожки церковной до Овчинниковых метров тридцать-тридцать пять. Дом деревянный, у них там две длинные лавки, стол. Человек пятьдесят мужиков сидят, женщины хлопочут, то-се. И мы с отцом Павлом вгоняем во двор мотоцикл с грохотом. Я глушу, шлем снимаю. Входим в дом. Я позади батюшки – как его телохранитель. Входим, и он объявляет присутствующим: «Вот, приехал на мотоцикле к вам. А это из Ярославля Володька». Местные смотрят: какой мотоцикл, какой Ярославль? Но точно, видят мотоцикл. Отец Павел любил пошутить: «Вот, мы с Володькой из Ярославля приехали».
Смертное свое облачение отец Павел заказал в 1980-м году. У монахов погребальное одеяние особенное: наличник – лицо покрывать, поручи, епитрахиль. Сделали ему в первый раз наличник маленький, не угодили: «Это, говорит, только нос покрыть». Пришлось переделывать. А гроб изготовил для батюшки один хороший мастер, там же, в Верхне-Никульском. Делал не торопясь, от души. Чуть ли не полгода, что ли. И гроб получился на загляденье – из древесины самого высокого качества, украшенный со вкусом резьбой, богатый, уютный гроб. Лежи не хочу. И все понимали, что батюшка не просто уезжает из Верхне-Никульского. Он уезжает умирать. А когда отец Павел умер, то гроба этого на колокольне Воскресенского храма, куда он был положен при переезде отца Павла в Тутаев, не оказалось. Как выяснилось, он каким-то образом исчез, и в нем похоронили умершую заведующую магазином. Поэтому, когда отец Павел умер, то гроб ему сделали очень простой, на скорую руку. Но брат отца Павла всегда говорил: «А к нему и в простом гробе дорога не заросшая».
Прот. Георгий Митрофанов:
В прошлой передаче мы говорили о том, что архимандрита Павла (Груздева) связывали узы глубоких духовных взаимоотношений с митрополитом Никодимом. Мы говорили о том, сколь не похожа была церковная деятельность, церковное служение одного из ведущих иерархов Русской Православной Церкви и провинциального пастыря, служившего, впрочем, в очень дорогой для митрополита Никодима ярославской земле. И вот не такие уж частые, но все же достаточно регулярные встречи митрополита Никодима с архимандритом Павлом оказались запечатленными в воспоминаниях современников. И, конечно, рассказ об этих встречах создает еще одну очень выразительную картину жизни архимандрита Павла – жизни, повторяю, столь не похожей на жизнь митрополита Никодима, и вместе с тем подчас пересекавшейся с жизнью этого выдающегося иерарха Русской Церкви ХХ века.
М. А. Митрофанова:
«Отец Павел говорил: «Когда меня спрашивают о взаимоотношениях с владыкой Никодимом, пусть про владыку Никодима говорят, кто что хочет. А для меня он был и тятя, и мама». Батюшка всегда называл владыку «тятей». Владыка постригал отца Павла в монашество. Они сдружились до такой степени, что батюшка очень часто бывал у владыки в Ленинграде, когда его туда перевели. Бывало, приедешь к нему, и если владыка сам служит, то батюшке сразу говорил: «Становись, служи». И мы с батюшкой приедем из нашей зимы в питерскую слякоть – идем по собору в валенках, на коврах лужи остаются. Но даже никто и замечания не делает – так все батюшку уважали и любили».
И после назначения митрополита Никодима на ленинградскую кафедру отец Павел – всегда желанный гость в митрополичьих покоях в здании Ленинградской духовной школы на Обводном канале. Конечно, видимо, только глубокая вера соединяла таких совершенно разных по возрасту и по жизненному опыту людей как митрополит Никодим и отец Павел. Думается, что отец Павел, всю жизнь гонимый, был еще и просто по-человечески благодарен владыке Никодиму за его отношение к нему, каторжнику. Приедет в Ленинград, зайдет в митрополичьи покои. Одет как всегда: зимой тулуп и валенки, а летом и вовсе босой. Станет позади всех, а владыка Никодим за трапезу приглашает, и всегда отца Павла сажает рядом с собой: «Отец Павел, иди сюда». Да еще и велит своему шоферу отвезти верхне-никульского старца на вокзал: «Отвезите батюшку». Как-то раз стоит отец Павел на улице у автомашины, дожидается шофера. Тот вышел, увидел босоногого старика, вернулся в митрополичьи покои и спрашивает владыку: «А где батюшка-то?» Такое случалось с отцом Павлом нередко.
Как-то был такой случай. Служат они с митрополитом в соборе Александро-Невской лавры. Всенощная идет к концу, а батюшка помазует. А владыке надо срочно уезжать. Он и говорит своему иподиакону: «Беги за отцом Павлом и приведи его. Мы уезжаем». Иподиакон в ответ: «Так ведь он помазует». «Ладно, беги и зови, а то он там промажет». А в это время происходит следующее – это уже со слов отца Павла. Сначала отец Павел, как и положено, помазывал кисточкой. А старухи ему: «Батюшка, ты помажь побольше». Тогда он откладывает кисточку и начинает мазать пальцем. Естественно, тут же прихожане окружают его толпой – ведь пальцем может помазывать не какой-то обычный иерей, а человек духоносный, старец. И каждый просит помазать его побольше. Бабы кричат: «Вот, ее так помазал. И меня так помажь!» А одна уже в третий раз подходит. И тогда батюшка берет масло всей пригоршней – и на голову ей: «На, баба, и не болей».
Конечно, влияние времени настигает отца Павла и у себя в Верхне-Никульском. То и дело кто-нибудь из своих же церковных или сельских пишет донос на отца Павла архиерею: «Такой-де у нас священник – пьет, матерится, и паче того: еретик-католик». «Вызывает меня владыка Никодим (это в бытность еще Никодима ярославским архиереем)», – вспоминает отец Павел один из случаев такого доноса. «Прихожу в епархию, владыке в ноги поклонился. «Ругаешься матом?» – спрашивает. «Ваше Преосвященство, Преосвященнейший владыка, я ведь каторжанин, одиннадцать лет в лагерях». «Пьешь сколько? Одну стопку, две?» «А сколько нальют. Принесут покойника хоронить на кладбище – и как на поминках не выпить, когда угощают». «Католик, еретик?» – допрашивает владыка. Тут я трижды перекрестился – вот так, и говорю: «Слава Богу, православный». «Иди», – говорит владыка: «будешь на поминках угощаться – за меня стопку выпей».
Как-то раз, когда отец Павел был в гостях у владыки Никодима, тому понадобилось срочно уехать, и он вызвал к себе отца Павла и говорит: «Отец Павел, я уезжаю по особому делу. На тебе двадцать пять рублей денег, зайдешь в столовую и поешь». И дал двадцать пять рублей. Идет отец Павел, видит – написано: «Столовая». Зашел, а там говорят: «Нет, в валенках не пускаем, надо в ботинках». «А у меня», – вспоминает отец Павел: «ботинок и не бывало». В другую зашел, там говорят: «Нет галстука». Ходил-ходил, жрать охота, как соловецкой чайке. Пришел в какую-то – без галстука, без ботинок. Говорят: «Садись, дедушка». «А у меня чемоданишко был. В чемодане подрясник, скуфейка, четки». Говорят: «У нас тут комплексный обед». Я говорю: «Ладно, давай комплексный». Заплатил, сел за стол. Принесла похлебки, того, другого – а ложки-то и нету. Буфетчица говорит: «Знаете что, дедуля, пойдите к стойке в тот буфет, Вам выдадут прибор. А, может, если захочешь и ливанут». Тогда можно было. Я говорю: «Понял». А чемодан под столом. Прихожу – сто грамм побулькал. Батюшки! За моим столом старикан сидит какой-то и хлебает мой обед! Я думаю: «Зараза, старый дурак! Не надо комплексный-то брать было! Взял бы простой!» Он первое хлебает, а я второе-то взял, ему отделил – и себе отделил. Он на меня глядит. Я ем, а он на меня глядит. Компота стакан ставит. Я ему в стакан половину, а половину – себе. А он все на меня глядит. Ну, ладно. Он первое-то съел, да и ушел. Я все доел, перекрестился. Глядь, а чемодана-то моего и нет. Ну, думаю, зараза, этот комплексный обед. Пошел стороной – гляжу: и моя еда стоит, и чемодан под столом. Я перепутал. У меня голова сразу заболела. Думаю: Господи, что же делать-то? Потихоньку-потихоньку чемодан взял – да и убежал. Вот тебе и комплексный обед.
Хоронил одного сельчанина, шебутного деда, крепкого работягу. Хороший был мужик, но в Бога не верил. Поставил на могиле старинный кованный крест с распятием Спасителя, а на кресте повесил фанерку с надписью: «Во блаженном успении вечный покой безбожнику Алексею Братухину». Так ведь и впрямь – веришь ты в Бога или нет, а живешь и умираешь под святым Его кровом.
Прот. Георгий Митрофанов:
Когда мы вспоминаем эпизоды, связанные с жизнью архимандрита Павла, мы, действительно, видим, что в своей жизни он встречался с очень разными людьми. Причем, это далеко не всегда были церковные люди. Часто это были люди, от Церкви далекие и воспринимавшие самого архимандрита Павла весьма противоречиво. И все-таки наш рассказ о событиях, связанных с жизнью архимандрита Павла, о его, прежде всего, как у всякого пастыря, встречах с людьми, а общение с людьми для любого пастыря является главным делом жизни, главной формой его церковного служения. И вспоминая все эти эпизоды, хочется в заключение вспомнить о встрече архимандрита Павла с ныне уже покойным Святейшим Патриархом Алексием Вторым. Встрече, которая произошла незадолго до кончины архимандрита Павла; встрече, которая даже в характере своего описания, в том, как проявил себя в ней архимандрит Павел, передает нам своеобразие его личности и позволяет нам в то же время представить и нашего покойного Первосвятителя в общении с теми, кто нес бремя пастырского служения в русской провинции. Воспоминания о встрече архимандрита Павла со Святейшим Патриархом Алексием Вторым оставил нам протоиерей Анатолий Денисов – человек, как мы уже говорили, хорошо знавший отца Павла, очень ему духовно близкий. И вот в этих воспоминаниях, в этой последней встрече архимандрита Павла, простого пастыря Русской Церкви, пережившего столь много вместе с ней в ХХ веке, и Первосвятителя Русской Православной Церкви, на долю которого выпала миссия возрождения нашей церковной жизни после стольких десятилетий гонений, в этой встрече символично отразилось своеобразие двух этих священнослужителей, посвятивших свою жизнь Русской Православной Церкви.
М. А. Митрофанова:
Визит Святейшего Патриарха Алексия Второго в 1993 году на ярославскую землю – это был первый визит Святейшего со времен Патриарха Тихона. Это яркое событие не могло не оставить след в воспоминаниях людей, которые принимали во встрече Святителя непосредственное участие. Протоиерей Анатолий Денисов рассказывает: «Когда приезжал Святейший Патриарх в Тутаев, мне пришлось служить во время этого торжества. Есть такой обычай: при встрече архиерея, а тем более Патриарха, подносить крест. Стоят священники, и последний должен подносить крест. Это почетное место предоставили отцу Павлу. Он в митре с крестом, уже очень плохо видел. Пришлось нам, двум священникам, отец Григорий из Рыбинска с одной стороны, а я – с другой, поддерживать батюшку. И вот он стоит и держит на подносе крест. И говорит мне: «Толька, я, знаешь, что сейчас Святейшему скажу?» «Что, батюшка?» «Ваше Святейшество, я как Ленин: все по тюрьмам да по ссылкам, все по тюрьмам да по ссылкам». В приветственной речи Патриарху Алексию Второму архимандрит Павел вспомнил Мологу и то, как отроком получил он благословение от Патриарха Тихона на иноческий путь. «Вы, Ваше Святейшество, впервые на ярославской земле. Я, как старейший клирик, приветствую Вас». Рассказал, как игуменья отправила его в баню мыться вместе с Патриархом Тихоном: «Иди, Павелко, спину помоешь Святейшему». Как Патриарх Тихон надел на него подрясник, ремень и скуфейку. «Ваше Святейшество, вот смотрите, как», –показывает отец Павел на свою мантию: «Это митрополит Никодим (Ротов) дал». Показывает подрясник: «Это другой митрополит дал». Митру тот дал, еще что-то – другой. И все это свидетельствует о том, что пришлось пережить батюшке в самые трудные времена. «А тебе – крест», – говорит отец Павел Святейшему и подносит ему крест. «Батюшка, дорогой, как имя твое, откуда?» – растрогался Патриарх. «Ваше Святейшество», – говорит отец Павел: «у меня к Вам просьба». «Дорогой батюшка, слушаю». «Вы после обедни ко мне с Марией на похлебку заходите», – приглашает старец. И Патриарх пошел». Так вспоминает настоятель Воскресенского собора архимандрит Вениамин (Лихоманов). «Охрана не ожидала, и Владыка не ожидал. Все было просто и хорошо. Только охрана все переживала – скорей, скорей. У них там времени в обрез».
Отец Анатолий Денисов продолжает: «Мне посчастливилось встретиться с людьми, которые присутствовали при разговоре архимандрита Павла со Святейшим Патриархом Алексием в сторожке при Воскресенском соборе. И оказалось, что ярославский старец зазвал Святейшего не просто чайку попить. Он прямо и конкретно предупредил главу Русской Православной Церкви о тех событиях, которые предстоит пережить. На прощанье Патриарх Алексий Второй подарил батюшке свою фотографию с дарственной надписью, а отец Павел выпросил у Святейшего платок. «Как это, батюшка, ты у него платок выпросил?» – удивлялись духовные чада. «А так», – весело отвечал отец Павел: «А что ты мне в подарок привез?» Он говорит: «У меня ничего нет, вот только один платок». «Ну давай платок». Конечно, не ради озорства выпросил батюшка платок у Святейшего Патриарха. Но кто поймет его поступки? В народе есть примета: дарить платок – к разлуке. И, конечно, архимандрит Павел знал, что эта встреча с Патриархом в сторожке Воскресенского собора первая и последняя».
Прот. Георгий Митрофанов:
Мы попытались в этой, третьей, программе, посвященной архимандриту Павлу (Груздеву), представить живые картины его жизни; картины, которые запечатлели для нас наиболее близкие к нему современники. Наверное, образ отца Павла в чем-то не соответствует какому-то стереотипному представлению о старце нашего времени. Но вместе с тем перед нами живой человек, воплотивший в своей жизни очень многие выдающиеся черты и русского национального характера, и одновременно сумевшего пройти свою жизнь как самоотверженный, одухотворенный священнослужитель.
Надо полагать, что сейчас, когда прошли уже годы с момента кончины архимандрита Павла, много из того, что было сделано им, что отозвалось в сердцах людей, знавших его, дало себя знать в нашей церковной жизни. Интерес к его личности, связанный с появлением ряда книг, посвященных архимандриту Павлу, теперь, безусловно, будет усиливаться. Но хочется пожелать лишь одного: чтобы в сознании наших современных русских православных христиан архимандрит Павел запечатлелся тем действительно выдающимся представителем русского народа и очень одухотворенным, добрым и пронзительно честным пастырем, каким он был на протяжении всего своего, может быть, хронологически и не очень продолжительного – оно насчитывало всего лишь тридцать два года – пастырского служения. Ибо именно трудами таких пастырей, часто служивших смиренно и незаметно в русских провинциальных храмах, на протяжении веков созидалась жизнь Русской Православной Церкви; именно трудами таких пастырей и смогла пережить Русская Православная Церковь страшный ХХ век; именно трудами таких пастырей Русская Православная Церковь сможет осуществлять свое служение в нашей стране в последующие десятилетия.
Благодарим вас за внимание. Напомню, что программы, посвященные жизни и служению архимандрита Павла (Груздева), вел протоиерей Георгий Митрофанов. Помогала мне в этих программах моя супруга Марина Александровна.
До свидания!
М. А. Митрофанова:
До свидания!

Сергей Степанов

Груздев Павел, архимандрит - Рассказы архимандрита Павла Груздева Сергей Степанов 256kb/s

Груздев Павел, архимандрит - Последний старец, Живое слово Сергей Степанов

Зайцев Борис - Афон Сергей Степанов 64kb/s

Отец Арсений Сергей Степанов 64kb/s

Откровенные рассказы странника духовному своему отцу Гаврилов Денис 64kb/s

Нечаев Питирим, митрополит - Преданный служитель Церкви. Проповеди, слова, беседы митрополит Питирим

Крестьянкин Иоанн, архимандрит - Смерти празднуем умерщвление Архимандрит Иоанн

Имя ярославского старца архимандрита Павла (Груздева) почитаемо на Валааме и на Афоне, в Москве и Петербурге, на Украине и в Сибири. При жизни отец Павел был прославлен многими дарами. Господь слышал его молитвы и откликался на них. Могучую жизнь прожил этот праведник с Богом и с народом, разделив все испытания, выпавшие на долю России в 20-м веке.

Малая родина Павла Груздева - уездный город Молога - был затоплен водами Рыбинского рукотворного моря, и мологский изгнанник стал переселенцем, а потом и лагерником, отбыв срок наказания за веру одиннадцать лет. И снова вернулся он на мологскую землю - точнее, то, что осталось от нее после затопления - и служил здесь священником в селе Верхне-Никульском почти тридцать лет и три года...

Среди всех даров архимандрита Павла замечателен его дар рассказчика: он словно исцелял собеседника живительной силой своего слова. Все, кто общался с батюшкой, кто слушал его рассказы, вспоминают в один голос, что уезжали от отца Павла "как на крыльях", настолько радостно преображался их внутренний мир. Надеемся, что и читатели батюшкиных рассказов почувствуют ту радостную духовную силу в общении с ярославским старцем. Как говорил отец Павел: "Я умру - от вас не уйду".

МОНАСТЫРСКИЙ МЕД

Вот пришли они к игумений на поклон. "В ноги бух! - рассказывал батюшка. - Игумения и говорит: "Так что делать, Павелко! Цыплят много, куриц, пусть смотрит, чтобы воронье не растащило".

Так началось для о. Павла монастырское послушание.

"Цыплят пас, потом коров пас, лошадей, - вспоминал он. - Пятьсот десятин земли! Ой, как жили-то...

Потом - нечего ему, то есть мне, Павелке, - к алтарю надо приучать! Стал к алтарю ходить, кадила подавать, кадила раздувать..."

"Шибко в монастыре работали," - вспоминал батюшка. В поле, на огороде, на скотном дворе, сеяли, убирали, косили, копали - постоянно на свежем воздухе. А люди в основном молодые, все время хотелось есть. И вот Павелка придумал, как накормить сестер-послушниц медом:

"Было мне в ту пору годков пять-семь, не больше. Только-только стали мед у нас качать на монастырской пасеке, и я тут как тут на монастырской лошадке мед свожу. Распоряжалась медом в монастыре только игумения, она и учет меду вела. Ладно!

А медку-то хочется, да и сестры-то хотят, а благословения нет.

Не велено нам меду-то есть.

Матушка игумения, медку-то благословите!

Не положено, Павлуша, - отвечает она.

Ладно, - соглашаюсь,- как хотите, воля ваша.

А сам бегом на скотный двор бегу, в голове план зреет, как меду-то раздобыть. Хватаю крысу из капкана, которая побольше, и несу к леднику, где мед хранят. Погоди, зараза, и мигом с нею туда.

Ветошью-то крысу медом вымазал, несу:

Матушка! Матушка! - а с крысы мед течет, я ее за хвост держу:

Вот в бочонке утонула!

А крику, что ты! Крыса сроду меда не видела и бочонка того. А для всех мед осквернен, все в ужасе - крыса утонула!

Тащи, Павелка, тот бочонок и вон его! - игумения велит. - Только-только чтобы его близко в монастыре не было!

Хорошо! Мне то и надо. Давай, вези! Увез, где-то там припрятал...

Пришло воскресенье, идти на исповедь... А исповедывал протоиерей о. Николай (Розин), умер он давно и похоронен в Мологе.

Отец Николай, батюшка! - начинаю я со слезами на глазах. - Стыдно! Так, мол, и так, бочонок меду-то я стащил. Но не о себе думал, сестер пожалел, хотел угостить...

Да, Павлуша, грех твой велик, но то, что попечение имел не только о себе, но и о сестрах, вину твою смягчает... - А потом тихо так он мне в самое ушко-то шепчет: "Но если мне, сынок, бидончик один, другой нацедишь... Господь, видя твою доброту и раскаяние, грех простит! Только, смотри, никому о том ни слова, а я о тебе, дитя мое, помолюсь".

Да Господи, да Милостивый, Слава Тебе! Легко-то как! Бегу, бидончик меду-то протоиерею несу. В дом ему снес, попадье отдал. Слава Тебе, Господи! Гора с плеч".

Эта история с монастырским медом стала уже народной легендой, потому и рассказывают ее по-разному. Одни говорят, что была не крыса, а мышь. Другие добавляют, что эту мышь поймал монастырский кот Зефир, а в просторечии - Зифа. Третьи уверяют, что Павелка пообещал игумений помолиться "о скверноядших", когда станет священником... Но мы передаем эту историю так, как рассказал ее сам батюшка, и ни слова больше!

"...TO ЗВЕЗДА МЛАДЕНЦА И ЦАРЯ ЦАРЕЙ"

Очень любил Павелка ходить на коляды в Рождество и Святки. По монастырю ходили так - сначала к игумении, потом к казначее, потом к благочинной и ко всем по порядку. И он тоже заходит к игумении: "Можно поколядовать?"

Матушка игумения! - кричит келейница. - Тут Павелко пришел, славить будет.

"Это я-то Павелко, на ту пору годов шести, - рассказывал батюшка. - В келью к ней не пускают, потому в прихожке стою. Слышу голос игумений из кельи: "Ладно, пусть славит!" Тут я начинаю:

Славите, славите,

сами про то знаете.

Я Павелко маленькой,

славить не умею,

а просить не смею.

Матушка игумения,

дай пятак!

Не дашь пятак, уйду и так.

Ух-х! А цолковый, знаешь какой? Не знаешь! Серебряный и две головы на нем - государь Император Николай Александрович и царь Михаил Феодорович, были тогда такие юбилейные серебряные рубли. Слава Богу! А дальше я к казначее иду - процедура целая такая... Казначеей была мать Поплия. Даст мне полтинничек, еще и конфет впридачу".

Ох, и хитер ты был, отец Павел, - перебивает батюшку его келейница Марья Петровна. - Нет-таки к простой монахине идти! А все к игуменье, казначее!

У простых самих того.., сама знаешь, Маруся, чего! Цолковый у них, хоть и целый день ори, не выклянчишь, - отшучивается отец Павел и продолжает свой рассказ:

"От казначеи - к благочинной. Сидит за столом в белом апостольнике, чай пьет.

Матушка Севастиана! - кричит ей келейница. - Павелко пришел, хочет Христа славить.

Она, головы не повернув, говорит: "Там на столе пятачок лежит, дай ему, да пусть уходит".

Уходи, - всполошилась келейница. - Недовольна матушка благочинная.

И уже больше для благочинной, чем для меня, возмущается: "Ишь, сколько грязи наносил, насляндал! Половички какие чистые да стиранные! Уходи!"

Развернулся, не стал и пятачок у ней брать. Ладно, думаю... Вот помрешь, по тебе тужить не буду! И в колокол звонить не пойду, так и знай, матушка Севастиана! А слезы-то у меня по щекам рекой... Обидели".

Звонить в колокол - тоже было послушание маленького Павелки. Как говорил батюшка: "Мой трудовой доход в монастыре". "Умирает, к примеру, мантийная монахиня, - рассказывает отец Павел. - Тут же приходит гробовая - Фаина была такая, косоротая - опрятывать тело усопшей, и мы идем с нею на колокольню. Час ночи или час дня, ветер, снег или дождь с грозой: "Павелко, пойдем". Забираемся мы на колокольню, ночью звезды и луна близко, а днем земля далеко-далеко, Молога как на ладошке лежит, вся, словно ожерельями, обвита реками вокруг. Летом - бурлаки по Мологе от Волги баржи тащут, зимой - все белым-бело, весной в паводок русла рек не видать, лишь бескрайнее море... Гробовая Фаина обвязывает мантейкой язык колокола, того, что на 390 пудов. Потянула Фаина мантейкой за язык - бу-у-м-м, и я с нею - бу-м-м! По монастырскому обычаю, на каком бы кто послушании ни был, все должны положить три поклона за новопреставленную. Корову доишь или на лошади скачешь, князь ты или поп - клади три поклона земных! Вся Русь так жила - в страхе перед Богом...

И вот эта мантейка висит на языке колокола до сорокового дня, там уже от дождя, снега или ветра одни лоскутки останутся. В сороковой день соберут эти лоскутки - и на могилку. Панихиду отслужат и мантейку ту в землю закопают. Касалось это только мантийных монахинь, а всех остальных хоронили, как обычно. А мне за то - Павелко всю ночь и день сидит на колокольне - рубль заплатят. Слава Богу, умирали не часто".

"ГОЛОДЕН БЫЛ, А ТЫ НАКОРМИЛ МЕНЯ"

13 мая 1941 года Павел Александрович Груздев был арестован по делу архиепископа Варлаама Ряшенцева.

Лагпункт, где шесть лет отбывал срок о.Павел, находился по адресу: Кировская область, Кайский район, п/о Волосница. Вятские исправительно-трудовые лагеря занимались заготовкою дров для Пермской железной дороги, и заключенному № 513 -этим номером называл себя о. Павел - поручено было обслуживать железнодорожную ветку, по которой из тайги вывозился лес с лесоповала. Как обходчику узкоколейки, ему разрешалось передвигаться по тайге самостоятельно, без конвоира за спиной, он мог в любое время пройти в зону и выйти из нее, завернуть по дороге в вольный поселок. Бесконвойность - преимущество, которым очень дорожили в зоне. А время было военное, то самое, о котором говорят, что из семи лагерных эпох самая страшная - война: "Кто в войну не сидел, тот и лагеря не отведал". С начала войны был урезан и без того до невозможности скудный лагерный паек, ухудшались с каждым годом и сами продукты: хлеб - сырая черная глина, "черняшка"; овощи заменялись кормовою репою, свекольной ботвой, всяким мусором; вместо круп - вика, отруби.

Многих людей спас о. Павел в лагере от голодной смерти. В то время как бригаду заключенных водили к месту работы два стрелка, утром и вечером - фамилии стрелков были Жемчугов да Пухтяев, о. Павел запомнил - зека № 513 имел пропуск на свободный выход и вход в зону: "Хочу в лес иду, а хочу и вдоль леса... Но чаще в лес - плетеный из веточек пестель в руки беру и - за ягодами. Сперва землянику брал, потом морошку и бруснику, а грибов-то! Ладно. Ребята, лес-то рядом! Господи Милостивый, слава Тебе!"

Что удавалось пронести через проходную в лагерь, о. Павел менял в санчасти на хлеб, кормил ослабших от голода товарищей по бараку. А барак у них был - сплошь 58-я статья: монахи, немцы с Поволжья сидели, интеллигенция. Встретил о. Павел в лагерях старосту из тутаевского собора, тот умер у него на руках.

На зиму делал запасы. Рубил рябину и складывал в стога. Их потом засыплет снегом и бери всю зиму. Солил грибы в самодельных ямах: выкопает, обмажет изнутри глиной, накидает туда хворосту, разожжет костер. Яма становится как глиняный кувшин или большая чаша. Навалит полную яму грибов, соли где-то на путях раздобудет, пересыплет солью грибы, потом придавит сучьями. "И вот, - говорит, - несу через проходную - ведро охранникам, два ведра в лагерь".

Однажды в тайге встретил о. Павел медведя: "Ем малину, а кто-то толкается. Посмотрел - медведь. Не помню, как до лагеря добежал". В другой раз чуть было не пристрелили его спящего, приняв за беглого зека. "Набрал я как-то ягод целый пестель, - рассказывал батюшка. - Тогда земляники много было, вот я ее с горой и набрал. А при этом уставший - то ли с ночи шел, то ли еще чего-то - не помню теперь. Шел-шел к лагерю, да и прилег на траву. Документы мои, как положено, со мною, а документы какие? Пропуск на работу. Прилег, значит, и сплю - да так сладко, так хорошо в лесу на лоне природы, а пестель с этой земляникой у меня в головах стоит. Вдруг слышу, кто-то в меня шишками бросает - прямо в лицо мне. Перекрестился я, открыл глаза, смотрю - стрелок!

А-а! Сбежал?..

Гражданин начальник, нет, не сбежал, - отвечаю.

Документ имеешь? - спрашивает.

Имею, гражданин начальник, - говорю ему и достаю документ. Он у меня всегда в рубашке лежал в зашитом кармане, вот здесь - на груди у сердца. Поглядел, поглядел он документ и так, и этак.

Ладно, - говорит, - свободен!

Гражданин начальник, вот земляники-то поешьте, - предлагаю я ему.

Ладно, давай, - согласился стрелок.

Положил винтовку на траву... Родные мои, земляника-то с трудом была набрана для больных в лагерь, а он у меня половину-то и съел. Ну да Бог с ним!"

"БОЛЕН БЫЛ, А ВЫ ПОСЕТИЛИ МЕНЯ"

В медсанчасти, где менял Павел Груздев ягоды на хлеб, работали два доктора, оба из Прибалтики - доктор Берне, латыш, и доктор Чаманс. Дадут им указание, разнарядку в санчасть: "Завтра в лагере ударный рабочий день" - Рождество, к примеру, или Пасха Христова. В эти светлые христианские праздники заключенных заставляли работать еще больше - "перевоспитывали" ударным трудом. И предупреждают докторов, таких же заключенных: "Чтобы по всему лагпункту более пятнадцати человек не освобождать!" И если врач не выполнит разнарядку, он будет наказан - могут и срок добавить. А доктор Берне освободит от работы тридцать человек и список тот несет на вахту...

"Слышно: "Кто?!" - рассказывал отец Павел. - "Мать-перемать, кто, фашистские морды, список писал?"

Вызывают его, доктора нашего, согнут за то, как положено:

"Завтра сам за свое самоуправство пойдешь три нормы давать!"

Ладно! Хорошо!

Так скажу вам, родные мои ребята. Я не понимаю в красоте телесной человеческой, в душевной-то я понимаю, а тут я понял! Вышел он на вахту с рабочими, со всеми вышел... Ой, красавец, сумасшедший красавец и без шапки! Стоит без головного убора и с пилой... Думаю про себя: "Матерь Божия, да Владычице, Скоропослушнице! Пошли ему всего за его простоту и терпение!" Конечно, мы его берегли и в тот день увели от работы. Соорудили ему костер, его рядом посадили. Стрелка подкупили: "На вот тебе! Да молчи ты, зараза!"

Так доктор и сидел у костра, грелся и не работал. Если он жив, дай ему, Господи, доброго здоровья, а если помер - Господи! Пошли ему Царствие Небесное, по завету Твоему: "Болен был, а вы посетили Меня!"

ЛЕСНАЯ ЛИТУРГИЯ

Разные людские потоки в разные годы лились в лагеря - то раскулаченные, то космополиты, то срубленная очередным ударом топора партийная верхушка, то научно-творческая интеллигенция, идейно не угодившая Хозяину - но всегда и в любые годы был единый общий поток верующих - "какой-то молчаливый крестный ход с невидимыми свечами. Как от пулемета падают среди них - и следующие заступают, и опять идут. Твердость, не виданная в XX веке!" Это строки из "Архипелага Гулаг".

Словно в первые христианские века, когда богослужение совершалось зачастую под открытым небом, православные молились ныне в лесу, в горах, в пустыне и у моря.

В уральской тайге служили Литургию и заключенные Вятских исправительно-трудовых лагерей.

Были там два епископа, несколько архимандритов, игумены, иеромонахи и просто монахи. А сколько было в лагере верующих женщин, которых всех окрестили "монашками", смешав в одну кучу и безграмотных крестьянок, и игумений различных монастырей. По словам отца Павла, "была там целая епархия!" Когда удавалось договориться с начальником второй части, ведавшей пропусками, "лагерная епархия" выходила в лес и начинала богослужение на лесной поляне. Для причастной чаши готовили сок из различных ягод, черники, земляники, ежевики, брусники - что Бог пошлет, престолом был пень, полотенце служило как сакос, из консервной банки делали кадило. И архиерей, облаченный в арестантское тряпье, - "разделиша ризы Моя себе и об одежде Моей меташа жребий... "-предстоял лесному престолу как Господню, ему помогали все молящиеся.

"Тело Христово примите, источника бессмертного вкусите", - пел хор заключенных на лесной поляне... Как молились все, как плакали - не от горя, а от радости молитвенной...

При последнем богослужении (что-то случилось в лагпункте, кого-то куда-то переводили) молния ударила в пень, служивший престолом - чтобы не сквернили его потом. Он исчез, а на его месте появилась воронка, полная чистой прозрачной воды. Охранник, видевший все своими глазами, побелел от страха, говорит: "Ну, вы все здесь святые!"

Были случаи, когда вместе с заключенными причащались в лесу и некоторые из охранников-стрелков.

Шла Великая Отечественная война, начавшаяся в воскресенье 22 июня 1941 года - в День Всех Святых, в земле Российской просиявших, и помешавшая осуществиться государственному плану "безбожной пятилетки", по которому в России не должно было остаться ни одной церкви. Что помогло России выстоять и сохранить православную веру - разве не молитвы и праведная кровь миллионов заключенных - лучших христиан России?

Высокие сосны, трава на поляне, престол херувимский, небо... Причастная зековская чаша с соком из лесных ягод:

"...Верую, Господи, что сие есть самое пречистое Тело Твое и сия есть честная кровь Твоя... иже за ны и за многих проливаемая во оставление грехов..."

САМЫЙ СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ

Много написано в XX веке об ужасах и страданиях лагерей. Архимандрит Павел уже незадолго досмерти, в 90-х годах нашего (уже минувшего) столетья, признался:

"Родные мои, был у меня в жизни самый счастливый день. Вот послушайте.

Пригнали как-то к нам в лагеря девчонок. Все они молодые-молодые, наверное, и двадцати им не было. Их "бендеровками" называли. Среди них одна красавица - коса у ней до пят и лет ей от силы шестнадцать. И вот она-то так ревет, так плачет... "Как же горько ей, - думаю, - девочке этой, что так убивается она, так плачет".

Подошел ближе, спрашиваю... А собралось тут заключенных человек двести, и наших лагерных, и тех, что вместе с этапом. "А отчего девушка-то так ревет?" Кто-то мне отвечает, из ихних же, вновь прибывших: "Трое суток ехали, нам хлеба дорогой не давали, какой-то у них перерасход был. Вот приехали, нам за все сразу и уплатили, хлеб выдали. А она поберегла, не ела - день, что ли, какой постный был у нее. А паек-то этот, который за три дня - и украли, выхватили как-то у нее. Вот трое суток она и не ела, теперь поделились бы с нею, но и у нас хлеба нету, уже все съели".

А у меня в бараке была заначка - не заначка, а паек на сегодняшний день - буханка хлеба! Бегом я в барак... А получал восемьсот граммов хлеба как рабочий. Какой хлеб, сами понимаете, но все же хлеб. Этот хлеб беру и бегом назад. Несу этот хлеб девочке и даю, а она мне: "Hi, не треба! Я честi своеi за хлiб не продаю!" И хлеб-то не взяла, батюшки! Милые мои, родные! Да Господи! Не знаю, какая честь такая, что человек за нее умереть готов? До того и не знал, а в тот день узнал, что это девичьей честью называется!

Сунул я этот кусок ей под мышку и бегом за зону, в лес! В кусты забрался, встал на коленки... и такие были слезы у меня радостные, нет, не горькие. А думаю, Господь и скажет:

Голоден был, а ты, Павлуха, накормил Меня.

Когда, Господи?

Да вот тую девку-то бендеровку. То ты Меня накормил! Вот это был и есть самый счастливый день в моей жизни, а прожил я уж немало".

УМЕР "ВЕЧНО ЖИВОЙ"

Так день за днем, месяц за месяцем наступил и 53-й год. "Прихожу с работы домой, -вспоминал о. Павел, - дедушка мне и говорит:

Сынок, Сталин умер!

Деда, молчи. Он вечно живой. И тебя, и меня посадят. Завтра утром мне снова на работу, а по радио передают, предупреждают, что когда похороны Сталина будут, "гудки как загудят все! Работу прекратить - стойте и замрите там, где вас гудок застал, на минуту-две..." А со мною в ссылке был Иван из Ветлуги, фамилия его Лебедев. Ой, какой хороший мужик, на все руки мастер! Ну все, что в руки ни возьмет - все этими руками сделает. Мы с Иваном на верблюдах тогда работали. У него верблюд, у меня верблюд. И вот на этих верблюдах-то мы с ним по степи едем. Вдруг гудки загудели! Верблюда остановить надо, а Иван его шибче лупит, ругает. И бежит верблюд по степи, и не знает, что Сталин умер!"

Так проводили Сталина в последний путь рясофорный Павел Груздев из затопленной Мологи и мастер на все руки из старинного городка Ветлуга Иван Лебедев. "А уж после похорон Сталина молчим - никого не видали, ничего не слыхали".

И вот снова ночь, примерно час ночи. Стучатся в калитку:

Груздев здесь?

Что ж, ночные посетители - дело привычное. У отца Павла мешок с сухарями всегда наготове. Выходит:

Собирайся, дружок! Поедешь с нами!

"Дедушко ревет, бабушка ревет... - Сынок! Они за столько лет уже привыкли ко мне, - рассказывал о. Павел. - Ну, думаю, дождался! На Соловки повезут! Все мне на Соловки хотелось.. Нет! Не на Соловки. Сухари взял, четки взял - словом, все взял. Господи! Поехали. Гляжу, нет, не к вокзалу везут, а в комендатуру. Захожу. Здороваться нам не ведено, здороваются только с настоящими людьми, а мы - арестанты, "фашистская морда". А что поделаешь? Ладно. Зашел, руки вот так, за спиной, как положено - за одиннадцать годов-то пообвык, опыта набрался. Перед ними стоишь, не то чтобы говорить - дышать, мигать глазами и то боишься.

Товарищ Груздев!

Ну, думаю, конец света. Все "фашистская морда", а тут товарищ.

Садитесь, свободно, - меня, значит, приглашают.

Хорошо, спасибо, но я постою, гражданин начальник.

Нет, присаживайтесь!

У меня штаны грязные, испачкаю.

Садитесь!

Все-таки сел я, как сказали.

Товарищ Груздев, за что отбываете срок наказания?

Так ведь фашист, наверное? - отвечаю.

Нет, вы не увиливайте, серьезно говорите.

Сроду не знаю. Вот у вас документы лежат на меня, вам виднее.

Так по ошибке, - говорит он.

Слава Тебе Господи! Теперь на Соловки свезут, наверное, когда по ошибке-то... Уж очень мне на Соловки хотелось, святым местам поклониться. Но дальше слушаю.

- Товарищ Груздев, вот вам справка, вы пострадали невинно. Культ личности. Завтра со справкой идите в милицию. На основании этой бумаги вам выдадут паспорт. А мы вас тайно предупреждаем... Если кто назовет вас фашистом или еще каким-либо подобным образом - вы нам, товарищ Груздев, доложите! Мы того гражданина за это привлечем. Вот вам наш адрес.

Ой, ой, ой! - замахал руками. - Не буду, не буду, гражданин начальник, упаси Господь, не буду. Не умею я, родной...

Господи! А как стал говорить-то, лампочка надо мной белая-белая, потом зеленая, голубая, в конце концов стала розовой... Очнулся спустя некоторое время, на носу вата. Чувствую, за руку меня держат и кто-то говорит: "В себя пришел!"

Что-то они делали мне, укол какой, еще что... Слава Богу, поднялся, извиняться стал. "Ой да извините, ой да простите". Только, думаю, отпустите. Ведь арестант, неловко мне...

Ладно, ладно, - успокоил начальник. - А теперь идите!

А одиннадцать годков?

Нету, товарищ Груздев, нету!

Лишь укол мне сунули на память ниже талии... Потопал я". Два дня понадобилось, чтобы оформить паспорт - "он и теперь еще у меня живой лежит", как говорил о. Павел. На третий день вышел Груздев на работу. А бригадиром у них был такой товарищ Миронец - православных на дух не принимал и сам по себе был очень злобного нрава. Девчонки из бригады про него пели: "Не ходи на тот конец, изобьет тя Миронец!"

Ага! - кричит товарищ Миронец, только-только завидев Груздева. - Шлялся, с монашками молился!

Да матом на чем свет кроет.

Поповская твоя морда! Ты опять за свое! Там у себя на ярославщине вредил, гад, диверсии устраивал, и здесь вредишь, фашист проклятый! План нам срываешь, саботажник!

Нет, гражданин начальник, не шлялся, - отвечает Груздев спокойно. - Вот документ оправдательный, а мне к директору Облстройконторы надо, извините.

Зачем тебе, дураку, директор? - удивился товарищ Миронец.

Там в бумажке все указано.

Прочитал бригадир бумагу:

Павлуша!..

Вот тебе и Павлуша, - думает Груздев.

Разговор в кабинете директора получился и вовсе обескураживающим.

А! Товарищ Груздев, дорогой! Садитесь, не стойте, вот вам и стул приготовлен, - как лучшего гостя встретил директор "товарища Груздева", уже осведомленный о его делах. - Знаю, Павел Александрович, все знаю. Ошибочка у нас вышла.

Пока директор рассыпается мелким бисером, молчит Груздев, ничего не говорит. А что скажешь?

Мы вот через день-другой жилой дом сдаем, - продолжает директор Облстройконторы, - там есть и лепта вашего стахановского труда. Дом новый, многоквартирный. В нем и для вас, дорогой Павел Александрович, квартира имеется. Мы к вам за эти годы присмотрелись, видим, что вы - честный и порядочный гражданин. Вот только беда, что верующий, но на это можно закрыть глаза.

А что ж я делать буду в доме вашем-то? - удивляется Груздев странным словам директора, а сам думает: "К чему все это клонится?"

Жениться вам нужно, товарищ Груздев, семьей обзавестись, детьми, и работать! - довольный своим предложением, радостно заключает директор.

Как жениться? - оторопел Павел. - Ведь я монах!

Ну и что! Ты семью заведи, деток, и оставайся себе монахом... Кто же против того? Только живи и трудись!

Нет, гражданин начальник, спасибо вам за отцовское участие, но не могу, -поблагодарил Павел Груздев директора и, расстроенный, вернулся к себе на улицу Крупскую. Не отпускают его с производства! Как ни говорите, а домой охота... Тятя с мамой, сестренки - Олька со шпаной, Таня, Лешка, Санька Фокан... Пишет Павлуша письмо домой: "Тятя! Мама! Я уже не арестант. Это было по ошибке. Я не фашист, а русский человек".

"Сынок! - отвечает ему Александр Иванович Груздев. - У нас в семье вора сроду не было, не было и разбойника. И ты не вор и не разбойник. Приезжай, сынок, похорони наши косточки".

Снова идет Павел Груздев к директору Облстройконторы:

Гражданин начальник, к тяте бы с мамой съездить, ведь старые уже, помереть могут, не дождавшись!

Павлуша, чтобы поехать, вызов тебе нужен! - отвечает начальник. - А без вызова не имею права тебя отпустить.

Пишет Павел Груздев в Тутаев родным - так, мол, и так, без вызова не пускают. А сестра его Татьяна, в замужестве Юдина, всю жизнь работала фельдшером-акушером. Дежурила она как-то раз ночью в больнице. Господь ей и внушил: открыла она машинально ящик письменного стола, а там печать и бланки больничные. Отправляет телеграмму: "Северный Казахстан, город Петропавловск, Облпромстройконтора, начальнику. Просим срочно выслать Павла Груздева, его мать при смерти после тяжелых родов, родила двойню".

А матери уж семьдесят годков! Павлуша как узнал, думает: "С ума я сошел! Или Танька чего-то мудрит!" Но вызывают его к начальству:

Товарищ Груздев, собирайтесь срочно в дорогу! Все про вас знаем. С одной стороны, рады, а с другой стороны, скорбим. Может, вам чем подсобить? Может, няню нужно?

Нет, гражданин начальник, - отвечает Павел. - Крепко вас благодарю, но поеду без няни.

Как хотите, - согласился директор.

"Сейчас и пошутить можно, - вспоминал батюшка этот случай. - А тогда мне было не до смеху. На таком веку - покрутишься, и на спине, и на боку!"

"ДА ВЫЗДОРОВЕЕТ ТВОЯ ДАШКА!"

"Велика была его молитва, - говорят об отце Павле. - Велико его благословение. Истинные чудеса".

"На самой службе он стоял словно какой-то столп духовный, - вспоминают о батюшке. - Молился всей душой, как гигант, этот маленький ростом человек, и все присутствовали как на крыльях на его молитве. Такая она была - из самого сердца. Голос громкий, сильный. Иногда, когда совершит таинство причастия, он просил Господа по-простому, как своего отца: "Господи, помоги там Сережке, что-то с семьей..." Прямо у престола - и этому помоги, и этому... Во время молитвы всех перечислял на память, а память у него была, конечно, превосходная".

"Родилась у нас Дашенька, внучка моя, - рассказывает одна женщина. - А дочь, когда была беременна, на Успенский пост отмечала свой день рождения - с пьянками, с гулянками. Я ей говорю: "Побойся Бога, ведь ты же беременна". И когда родился ребенок, определили у него шумы в сердце, очень серьезно - на дыхательном клапане дырка. И девочка задыхалась. Еще днем туда-сюда, она плачет, а ночами вообще задыхается. Врачи сказали, что если доживет она до двух с половиной лет, будем делать операцию в Москве в институте. Раньше нельзя.

И вот я к отцу Павлу все и бегала: "Батюшка, помолись!" А он ничего не говорил. Вот приду, скажу - и ничего не говорит. Прожила Даша 2,5 года. Присылают нам вызов на операцию. Бегу к батюшке. "Батюшка, что делать? Вызов на операцию пришел, ехать или не ехать? А он говорит: "Причасти и езжайте". Вот они поехали. Они там в больнице, а я плачу, да все к батюшке бегаю: "Батюшка, помолись!" А потом он мне так сердито говорит: "Да выздоровеет твоя Дашка!" И слава Богу, вот - Дашка его молитвами выздоровела".

"Господь слышал молитву о. Павла быстрее, чем других, - вспоминает один священник. - Кто приедет к нему, у кого что болит - батюшка постучит так запросто по спине или потреплет за ухо: "Ну ладно, все, будешь здоров, не беспокойся" А сам-то пойдет в алтарь и молится за человека. Господь услышит его молитву и поможет этому человеку. Конечно, явно я не могу сказать- вот хромал, подошел к о. Павлу и сразу запрыгал.

Не всегда это явно. Человек скорбел-скорбел, а помолился у о Павла, исповедался, причастился, пообщался, попросил его молитв, так все постепенно и отлегло. Пройдет неделя, а он уже здоров". "Молитва везде действует, хотя не всегда чудодействует, " - записано в тетрадях о. Павла. "На молитву надо вставать поспешно, как на пожар, а наипаче монахам". "Господи! Молитвами праведников помилуй грешников".

ЛЕГКО ЛИ БЫТЬ ПОСЛУШНИКОМ

Очень много духовенства окормлялось у о. Павла, и с годами все больше и больше, так что в Верхне-Никульском образовалась своя "кузница кадров", или "Академия дураков", как шутил о. Павел. И это была настоящая духовная Академия, по сравнению с которой меркли Академии столичные. Духовные уроки архимандрита Павла были просты и запоминались на всю жизнь.

- "Как-то раз я задумался, мог бы я быть таким послушником, чтобы беспрекословно выполнять все послушания, - рассказывает батюшкин воспитанник, священник. - Ну а что, наверное, смог бы! Что скажет батюшка, то я бы и делал. Приезжаю к нему - а он, как вы знаете, частенько на мысли отвечал действием или каким-нибудь рассказом. Он меня, как обычно, сажает за стол, тут же Марья начинает что-то разогревать.

Он приносит щей, наливает. Щи были удивительно невкусные. Из какого-то концентрата - а я только что причастился - и сверху сало плавает. И огромная тарелка. Я с большим трудом съел Он. "Давай, давай-ка еще!" И несется с остатком в кастрюле - вылил мне все - ешь, доедай! Я думал, меня сейчас стошнит. И я исповедал собственными устами: "Такого послушания, батюшка, я выполнить не могу!" Так он меня обличил.

Отец Павел умел дать почувствовать человеку духовное состояние - радость, смирение... "Однажды накануне "Достойной" - было много духовенства у него - он мне говорит: "Батюшка, ты сегодня будешь ризничий!" - вспоминает один из священников. - "Вот эта риза - самая красивая, надень, и другим выдашь". И, наверно, все-таки какое-то тщеславие у меня было:"Вот, какая риза красивая!" И буквально через несколько минут - отец Павел был дома, а я в церкви, он как-то почувствовал мое состояние - летит - "Ну-ка, снимай ризу!" И отец Аркадий из Москвы приехал, к нам заходит "Отдай отцу Аркадию!"

Меня как молнией с головы до пят прошибло - я так смирился. И в этом состоянии чувствовал себя как на небесах - в каком-то благоговении, в радостном присутствии чего-то важного, т.е. он дал мне понять, что такое смирение. Я надел самую старенькую ризу, но был самый счастливый в эту службу".